Владимир Гандельсман. Тебе. Стихотворения

сестре моей жизни

радость, радость моя, воссоздам,
что потеряно: каплю счастья,
каплю лампочки в коридоре,
время, когда тепло было и в ненастье
и вэйзмир звучало как весьмир, а не гóре.
кто сказал «аз воздам»?

сложим постель и ее задвинем
в раздвижной диван.
тесно, но рядом дышат родные,
и на подоконнике на синем
фоне (там небо, небо) раскрыл тюльпан 
лепестки, и это, радость моя, выходные.

воссоздам, что потеряно: тебя, дитя,
только с улицы, от костра, пальцы в саже…
мать толчет что-то в золотистой 
ступе… в дальней комнате, ручку крутя,
вылавливает отец «вражьи 
голоса» из шипа и свиста.

помни, помни квартиру, во сне
мне явившуюся стихотвореньем.
ты когда-то рассталась с ней на века,
потому воссоздам, что пока
помню: банки с соленьями или вареньем,
паутину трещинок на стене.

в них маячили страны дивные, не пути
для побега, не прóволока и гетто,
и не плач, и не тот на колесиках чемодан.
кто сказал «аз воздам»? не слышу. прости,
абсолютный слух (кто затеял это?)
мне, по-видимому, не дан.

да и смотрю я в сторону дома, вспять,
восполняя сторицей разность
между живым и убитым, я
воссоздам, что потеряно. знать,
никакого отмщения и не надо, радость,

радость моя.

снимок на балконе

июнь. в секундный покой его

сирень доносится со двора.
она еще до всего, до всего,

прозрачная на просвет сестра.
черты лица ее столь чисты,

как стих, где я с нею слит,
пока она из листвы, листвы,

солнцем напóенной, состоит.
и если сестра эта не моя,

и ветвь вдали не благая весть, 

и если мальчик рядом не я,

то нет любви. но любовь есть.

письмо

где письмо с Голубиной
улицы, из глубинной
жизни моей-твоей,
с круглой печатью или
с треугольной? мы жили
рядом, но ты правей.

ты правей, у почтамта
деревянного, там-то
встретились мы, хотя
ты еще не родúлась,
ты еще не рядилась
в память свою, дитя.

где письмо с Виноградной
улицы безвозвратной,
где ее мотыльки
с блеском желто-лимонным,
с профилем их наклонным,
маленькие мирки

в хатах, где жалкий идиш –
и жилец, и подкидыш?
мой возлюбленный друг
с Паровозной, Кузнечной,
напишу: с Бесконечной,
мне дарованной вдруг,

где письмо с Водопойной
улицы, в полдень знойной,
пыльных коровьих стад
ввечеру, где тот зайчик,
девочка моя мальчик,
солнечный сон и сад?

вот оно, пред тобою,
где так вольно покою,
где ползет муравей,
жизнь всегда допотопна
и всегда бесподобна

ты, поскольку правей.

био

где я вырос сказать где я вырос
там окно распахнуто и на вынос 
занавеска тюлевая как парус
полощется на ветру
там на крышке рояля кактус
в вазе с дерева рода цитрус 
апельсин во всю кожуру
светится апельсинясь

за буфетным стеклом как в рамке
вкруг графина хрустальны рюмки
двадцатипятимилиграммки
чуть войдет кто они звенят
где я вырос я вырос в замке
в замке не на угрюм-реке
в той стране золотой спозаранку
средь волов и ягнят

там я с ними узорно вышит
точно в коврик настенный выжит
берейшúт пашет пахарь пышет
сноп и мельница вдалеке
если хочешь собака брешет
снег ли запорошúт и утешит
так что спишь и тебя там пишет

тишина в строке

***

лодочки апельсинная долька.
мне всего лишь привиделось,
что столь много (по сути – нисколько)
без тебя жизни выдалось.

словно, облокотясь на перила,
над рекою стояла, как нищая,
тишина, но, когда воспарила,
стала всей синевою насыщена.

городок тот был вылитым
раем – помнишь, нам сосны светили?
мы еще проходили там. 
боже мой, как мы там проходили –

мёд лéнный

медленный
звон медный пчелиный
городок солнцем полдня намоленный
к ночи горит лучиной –

шли – ты помнишь? – по Привокзальной,
по Железнодорожной, Товарной –
там остался рисунок наскальный,
светозарный –

это оттиски рук наших – крона
остролистного клена,
это плавные линии шей
двух на выпасе лошадей.

помнишь? – за Приречной, за Луговой
любовались ими – так тихо они паслись, 
как закат в оконце на Угловой.
мы еще проходили там и спаслись –

рей угольный
краеугольный
ковш ночи звездный
гул гул ее нескончаемый колокольный

и гудок паровозный.

фотография

осенняя и светящаяся
пора обнищания.
излучение, становящееся
излучиною прощания.

птичка вылетевшая.
девочка маленькая.
мать ее, выглядящая
молодо, чуть печальная.

девочка жмурящаяся,
левой рукой от солнца,
заходящего в будущее,
заслоняется и смеется, 

отец, держащий
ладонь на плече
дочери. дрожащие
листья в правой ее руке.

запечатленная
жизнь, иголка в стогу.
я смотрю влюбленно

и наглядеться на них не могу.

***

утра летнего безлюдица
приютится и полюбится

на столе белеют яблоки
у дверей сарая грабельки

в затененной спальне легонький
спит ребенок оголенненький

в ветках солнышко балуется

все само собой любуется

дальний у запруды льющийся
голос реченьки смеющийся

ах куда ты тянешь батюшки
семенящий бег собачишки

только то запечатлеется

что лепечет и лелеется

через тире-1

со старинной резьбой буфет –
на его лафете
граф графин,
запылавший чуть свет, –
а не граф, так дофин –
как захочешь, солнце мое, мы дети –

от дофина до финского два шага́ –
в правом ящике под лафетом –
там еще в футляре бинокль,
от него духами веет и высшим светом,
ты прости, мое солнце, рифму «монокль» –
он в глазу романного дурака, –

финка! нет, складной перочинный –
счастье сжатого кулачка –
сокровенный вес –
сколько скрытых в прорезях лезвийц –
я ведь, солнце мое, с той же лестницы –
в ту же дырку в заборе пролез –
я с тобой, но поодаль, иду с катка –

разве с варежки ты не ела снег? 
нет? не ты? не ты говоришь: пока?
я запомнил тебя навек –

черно-белое фото –
третий «а» или четвертый «б» –
мы в конверте, в ящике, я хочу к тебе –
чук и гек, отцовские письма с фронта –
я вернусь, у нас будет сын –
я смотрю в буфет – вижу сына
отраженье в стекле, он один –
нет ни матери, ни отца –
там на дне
нотный лист, сонатина –
я учил ее без конца –

сон и тина
сна, иди на –
заплетается звук в музыкальном моменте,
дай вплести мне Клемéнти,
до мажор – да, иди на
брат мой враг мой Клемéнти –

мука, Мýцио, мука моя –
скука, гамма –
в левом ящике телеграмма,
пожелтели края –
тем пронзительней, чем старее –
не могу без тебя приезжай скорее –
заполнение бланка –
тычь в чернильницу перьевой –
очередь, перебранка –
стыдно текст отдавать – он живой –
в полукруглое
утлое
будьте любезны –
жду целýю – чей голос из бездны? –
жду целýю люблю тчк

показания счетчика –
все оплачено и обеганы все инстанции –
квиты, это квитанции –
ничего не должны за свет –
расплатились, нас нет –

в кухне – голос из бездны – оставил, пойди погаси,
что ж, да будет воля Твоя на землú яко на небеси́ –

больно перекликаться,
но скажу тебе на прощанье, расписываясь слезами, –
я успел погасить облигации
трехпроцентного займа –

видишь эти таблицы –
как ты всматривался, номер ища –
номер свой! – эти лица! –
щастье пишут теперь со «ща»,
чтоб мгновеннее слиться –

щастье рюмочек – эти –
над лафетом – из чистого хрусталя –
выпить, чтоб покачнулась земля? –

как захочешь, солнце мое, мы дети.

***

в комнатном пространстве сумрачном

светом – только штора приоткроется –

светом – родниковым утром – уличным,

ранним светом зеркало умоется –

жизнь такая маленькая теплится,

мирится сама с собою, ссорится,

замирает, ни мычит, ни телится,

в зеркало с утра пораньше смотрится –

сколько ей навстречу света светится,

окна поездов проезжих сыпятся,

жизнь такая маленькая вертится

перед зеркалом, никак все не насытится –

через лес дорога к морю тянется,

тихая, извилисто-тенистая,

к берегу сойдешь – она останется,

вспомнив шаг твой, затоскует, мглистая – 

маленькая жизнь вот-вот закатится, 

от себя как будто отрешается –

и тогда – ты не смотри, что пятится  

и что в зеркале все жальче отражается –

вспыхнет и любовь, и мысль счастливая,

мысль простая вспыхнет, как ей хочется –

как небесный свод, неисчислимая –

мысль, что это никогда не кончится –

***

тенистые дворы,

а там, что ни окно,

то жизнью изнутри

затеплено, родно,

и не дворы – шатры,

где время, как зерно, 

хранится до поры,

где целиком оно –

тишайший пульс игры,

где выпало – дано –

пить мёд и молоко,

и воздух утра пить,

где звезды высоко

мерцают свет пролить, 

где птичье далеко –

«ци-ци» или «фьюить»…

какое-нибудь «о!»,

счастливой боли нить –

чтоб не́было легко

отвыкнуть и забыть –

тебе

и легкий блик,

и мельк ресничный,

и крик, и крик

гортанный, птичий,

и солнца шар,

и этот странный

крылатый дар,

и взмах двугранный,

и в сумрак, в лень,

листвою тканный,

ушедший в тень

день первозданный,

и мысль, твое

сраженье с горем, –

теперь мое

созвучье с морем,

и моря ум,

и ветр полнощный,

и шум, и шум

органный, мощный.

Об авторе: Владимир Гандельсман — поэт, прозаик, эссеист, переводчик англо-американской поэзии. Родился в Ленинграде в 1948 г. Окончил электротехнический институт. Автор многочисленных публикаций в журналах «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Интерпоэзия» и др. Лауреат «Русской премии» (2008) и премии журнала «Интерпоэзия» (2014). Более 20 сборников стихов и записных книжек «Чередования» (СПб., 2000). С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.