НАШ СОВРЕМЕННИК ЛЕВ ТОЛСТОЙ
Интервью-дискуссия
А.К. В этом интервью мне хотелось бы не только расспросить Вас о Вашем восприятии творчества Л.Н.Толстого, но и поделиться своими представлениями, взглядами, гипотезами, может быть, отличающимися от общепринятых. В чем-то наши точки зрения могут совпадать, а в чем-то — отличаться. Поэтому наш диалог будет правильным назвать не просто интервью, а интервью-дискуссией.
На мой взгляд, в мировой литературе существуют две основные эстетические традиции, которые можно назвать аполлонической и дионисийской. Аполлоническая эстетика – гармоничная, основанная на мере, «прекрасной ясности» и лаконизме, дионисийская – экспрессивная, страстная, склонная к широкому размаху, контрастам и гиперболам. Русская поэзия начиная с Пушкина была преимущественно аполлонической, тяготела к краткости, музыкальности, избегала нагромождения сложных метафор, больше работая с интонацией. Дионисийских поэтов в России было не так много – в ХХ веке можно назвать Маяковского, Вознесенского, Бродского.
Русская проза, от Лермонтова и Гоголя до Солженицына и Астафьева, была в основном дионисийской – именно огромные эпопеи с бурными страстями и объемными философскими отступлениями принесли ей мировую славу. Аполлоническими можно назвать таких русских классиков, как Пушкин, Чехов, Бунин, но их также немного по сравнению с дионисийскими.
В постсоветское время ситуация радикально изменилась, поэзия стала стремиться, к более богатой метафоричности, экспрессии и свободе ритма, а проза, наоборот, — к аполлоничности, краткости и ясности, без которых прозаическая книга в наши дни может просто не быть прочитана. Этот переход происходит драматично, я считаю, что современные поэты должны учиться выразительности поэтического текста у классиков русской прозы.
В одном из своих постов в соцсетях Вы писали, что Лев Толстой – величайший русский поэт. Его проза, записанная в столбик, выглядит как выразительнейший верлибр. Насколько проза Толстого, воспринятая как поэзия, выглядит актуальной в наши дни? Какие уроки мастерства мог бы дать Толстой-прозаик современным поэтам?
Ф.Г. Если пишущий хочет добиться предельной, а вернее – беспредельной – свободы в своих писаниях, он должен внимательнейшим образом изучать сочинения Толстого.
Вот так у Толстого это получается: отбросить все канонические описания главных героинь литературы. Наташа Ростова – некрасивая, с большим ртом, и не плачет, а ревет; и выбегает из детской с пеленкой, чтобы всем показать, что у ребенка больше нет поноса… Она свободна и прекрасна!..
А.К. Как Вы понимаете основную идею романа «Анна Каренина»? На мой взгляд, в этом романе три главных героя отражают три основные стороны личности Льва Толстого. Вронский, блестящий офицер и богатырь, воплощает плотское, телесное начало, жизненную силу, по-своему благородную, но ограниченную, не имеющую самостоятельной воли и склонную подчиняться душе. Анна – Анима – олицетворяет собой душу, страстную, мечтающую о полете и падении, любви и смерти, притом любовь и смерть для нее изначально существуют в неразрывном единстве – недаром она с самого начала романа обращает внимание на несчастные случаи на железной дороге и видит сны, предвещающие смерть. Каренин же – воплощение духа, бесстрастного, отвлеченного, в значительной степени безжизненного, но и бессмертного, словно существующего вне земного измерения, в котором только и возможны страсть и смерть. Поэтому он и остается жить – единственный из любовного треугольника, но на его долю остается религиозная проповедь, искренняя, но оторванная от жизни, как и у самого Льва Толстого в последние его десятилетия.
Лёвин же является псевдо-двойником автора, он нужен только для того, чтобы отвлечь внимание от сокровенных переживаний Толстого, выраженных через трех главных участников любовного треугольника. Прямые отсылки к жизни Льва Толстого в биографии Лёвина как раз и показывают, что этот герой слишком внешне похож на автора, чтобы быть его настоящим представителем в романе. Можете ли Вы согласиться с этой точкой зрения на роман Толстого? Каково Ваше восприятие жизненной философии этой книги?
Ф.Г. «Анна Каренина» – роман о важнейшем периоде истории российской. Роман о том самом «ветре перемен», подхватившем героев…
Период реформ Александра Второго не «поднял Россию на дыбы», но ускорил ее движение вперёд.
Когда я поняла, что главным героем романа является именно Лёвин?
Когда осознала, что имя главной героини – Анна – палиндром! «Оба Алексеи» – Каренин и Вронский. И посредине – Анна!
А Лёвин? Он как будто стоит, что называется, особняком.
Но именно его образ расширяет пространство романа. Именно Лёвин понимает, что рядом с людьми «его круга», с которыми он привык общаться, делиться мыслями; находятся другие люди – прежде всего крестьяне, которых ещё надо разгадать!..
Именно Лёвин поражён портретом Анны, написанным разночинцем, художником Михайловым, которого не может понять и разгадать Вронский.
Анна и Лёвин встретятся единственный раз, но жена Лёвина, чуткая Кити, почувствует, что именно Лёвин и Анна – та самая пара, на которой держится роман.
А.К. В чем, с Вашей точки зрения, заключается природа «арзамасского страха» Льва Толстого? Таинственное событие, переломившее жизнь писателя, может быть сравнимо с переживаниями Достоевского на Семеновском плацу: двум величайшим прозаикам России была явлена бездна. Были ли эти переживания кризисом или духовной победой? Насколько опыт соизмерения себя с бесконечностью актуален для нашего времени?
Ф.Г. Я вижу разницу между Толстым и Достоевским еще и в их отношении к смерти.
Достоевский ждет насильственной смерти, сейчас его могут убить!
Толстой вдруг мучительно осознал, что смертен любой человек, что об этом грядущем личном апокалипсисе можно помнить и страдать…
А я помню о великом Толстом, который мне, мне об этом рассказал, и потому не страшно!
А.К. Как Вы относитесь к религиозному учению Льва Толстого? Я хотел бы поставить вопрос о степени эстетической привлекательности его философии. Моя главная претензия к толстовству заключается в том, что трактаты, излагающие его сущность, не столь выразительны с художественной точки зрения, как проза Толстого. Достоевский и Ницше выразили свои философские убеждения в таких ярких произведениях, как «Легенда о Великом Инквизиторе» или «Так говорил Заратустра», а у Толстого нет притчи, отражающей его мировоззрение с такой же выразительной силой. Является ли проповедь Толстого, по-Вашему, эстетическим феноменом, в чем заключаются его сильные и слабые стороны?
Ф.Г. К стыду своему, я совсем не думаю о религиозном учении Толстого. То есть я пыталась думать, но приходила Анна и произносила отчаянно: «Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь?». И приходил Лёвин со своим чудесным восприятием таинства венчания. И мой отец, не получивший никакого образования, самоучка, отрывался от «Войны и мира» и спрашивал почти по-детски: «Где эти люди? Почему их нет?»… Эти герои, эти персонажи, должны были явиться во плоти!..
А религиозное учение Толстого? Я все-таки существо женского пола; и честно признаюсь: философия – это не мое.
А.К. Как вы воспринимаете уход Льва Толстого из Ясной Поляны? Является ли это событие, с Вашей точки зрения, катастрофой или духовной победой? Каково его эстетическое и культурное значение для нашего времени?
Ф.Г. Уход Толстого из его давнего гнезда, из Ясной поляны?..
Думаю, что главное лицо здесь Софья Андреевна.
Наверное, это не странно, но многие старые мужчины вдруг бегут из дома, из семьи, от жены…
И это возможно понять. Ведь женился на «девочке в желтом платье», на юной матери в сером халатике, которая радостно отдается ему на полу в детской…
А их прелестные дети? Он был самым внимательным отцом, он все о них знал – известное письмо о детях родственнице Александре Андреевне…
И вдруг – фотография в Гаспре – несчастные, потасканные мужчины и женщины – это они?!
И эта нахохлившаяся старуха – это она?!
Нет! Бежать!..
И он уже давно не умилялся ее словам и словечкам, девочка в желтом платье умерла.
Вместо нее явилась старуха, которая японцев называла «макаками», а евреев – «жидами»; он хотел отдать свои сочинения всем, она хотела, чтобы взрослые бездельники-«дети» получали гонорары за все издания.
Бежать!..
Не всегда упоминается, что Толстой ехал в Болгарию, к болгарским толстовцам. В Софии и сегодня живет литератор Доротея Табакова, потомок семьи толстовцев, так много сделавших для того, чтобы в Болгарии знали великого Толстого.
А Софья Андреевна не могла войти к умирающему мужу, он не хотел ее видеть. Он знал, что она воскликнет «Левочка!» и обрушит на него поток мелочных воспоминаний и упреков.
А ведь он был занят важным делом – он умирал.
И когда он уже ничего не чувствовал, ее впустили.
И она вошла, и не кричала, не убивалась. Та девочка в желтом платье осталась жить на странице дневника, но эту, эту, вдруг все понявшую старую женщину он бы любил!
А.К. Какую роль, на Ваш взгляд, играет наследие Льва Толстого в современной культуре? Насколько он близок к модернизму, пост- и мета-модернизму? Что современные литературные практики могут почерпнуть в произведениях классика?
Ф.Г. Толстой и Достоевский – вот основа всей культуры двадцатого века и далее.
Написать любую книгу, снять фильм без влияния этих двух титанов никакой возможности.
Сартр, Камю, Пол Верховен, Ионеско и Мрожек, писатели Китая и Японии, реализм и постмодернизм, яркие ясные описания внешних обликов, и странные сны Стивы, Анны, Николеньки Болконского – все это – Достоевский и Толстой, Толстой, великий Толстой!..
И мир не должен об этом забывать!…
В качестве примера можно прибавить и одно мое эссе о восприятии Толстого западноевропейскими писателями.
ПИРОЖОК И ПИРОЖНОЕ
Первая половина девятнадцатого века все еще длится.
Они обедают в повести Толстого «Детство». И за обедом они ссорятся. Интеллигентная чета, их ссора преисполнена взаимной деликатности.
Но предмет ссоры важен.
Предмет ссоры: чисто русское явление – юродство – не просто уход от мира, но именно уход в мир при отказе от мирских благ; уход на посмеяние, на издевательства, на репутацию жалкого безумца…
И Николенька Иртеньев уже голосом себя взрослого воскликнет о юродивом: «Великий христианин Гриша».
Юродивый Гриша ест за отдельным столиком. В своем невнятном и как бы безумном бормотании он предугадывает грядущую страшную трагедию семьи – смерть матери.
По моим сценариям поставлено несколько фильмов, но я всегда мечтала об экранизации повести «Детство» с ее картинами жизни, как бы дробящимися на детали…
Итак. На экране является новое действующее лицо: одинокий пирожок. В нем, в действиях человеческих рук с ним – все об отношениях двоих, о деликатности и отстраненностях друг с другом, друг от друга…
Мать воспринимает и принимает мистику юродства.
Прагматик отец настроен резко отрицательно.
«Видно было, что матушка на этот счет была совершенно другого мнения и не хотела спорить.
— Передай мне, пожалуйста, пирожок, — сказала она. — Что, хороши ли они нынче?
— Нет, меня сердит, — продолжал папа, взяв в руку пирожок, но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать его, — нет, меня сердит, когда я вижу, что люди умные и образованные вдаются в обман.
И он ударил вилкой по столу.
— Я тебя просила передать мне пирожок, — повторила она, протягивая руку.
— И прекрасно делают, — продолжал папа, отодвигая руку, — что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, — прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор очень не нравился матушке, и подал ей пирожок.
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, — прибавила она со вздохом и помолчав немного, — je cuis payée pour y croire; я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину».
Проходит много лет. Литераторы всего мира заворожены Толстым. Все Томасы Манны и Голсуорси пишут обширные семейные саги, воображая, будто вот-вот напишут «Войну и мир».
Но никак не выходит! Почему?
Наверное, потому что традиционные герои и героини западноевропейской литературы – Растиньяк, Жюльен Сорель, Флер Форсайт – стремятся так или иначе к материальному преуспеянию – карьера, богатство, жизнь с любимым человеком.
Но ведь у Константина Левина есть и любимая жена, и маленький сын, которого он начинает любить, и увлечение хозяйством. Но где главное, самое важное: где смысл жизни? Где то, о чем не задумываются персонажи западноевропейских писателей?
И в поисках этого верховного смысла русский человек бежит в юродство, в отчаянную религиозность; в ту самую «дикость», в какой упрекают Левина.
И вот он, одинокий пирожок, и человеческие руки.
И только один писатель, французский европейский рафине, которому где уж почувствовать эту глубину, а он почувствовал, подхватил, развил в своем творчестве.
Маленькое одинокое французское пирожное, как бы порожденное русским пирожком, является на экран и дает начало памяти, начало большой истории, семейной и человеческой.
«Много лет уже, как от Комбре для меня не существовало ничего больше, кроме театра драмы моего отхода ко сну, и вот, в один зимний день, когда я пришел домой, мать моя, увидя, что я озяб, предложила мне выпить, против моего обыкновения, чашку чаю. Сначала я отказался, но, не знаю почему, передумал. Мама велела подать мне одно из тех кругленьких и пузатеньких пирожных, называемых «мадлен», формочками для которых как будто служат желобчатые раковины моллюсков из вида морских гребешков. И тотчас же, удрученный унылым днем и перспективой печального завтра, я машинально поднес к своим губам ложечку чаю, в котором намочил кусочек мадлены».
…………………………
«И вдруг воспоминание всплыло передо мной. Вкус этот был вкусом кусочка мадлены, которым по воскресным утрам в Комбре (так как по воскресеньям я не выходил из дому до начала мессы) угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае или в настойке из липового цвета, когда я приходил в ее комнату поздороваться с нею.
…………………………..
«…Когда от давнего прошлого ничего уже не осталось, после смерти живых существ, после разрушения вещей, одни только, более хрупкие, но более живучие, более невещественные, более стойкие, более верные, запахи и вкусы долго еще продолжают, словно души, напоминать о себе, ожидать, надеяться, продолжают, среди развалин всего прочего, нести, не изнемогая под его тяжестью, на своей едва ощутимой капельке, огромное здание воспоминания».
Это Марсель Пруст и начало его удивительной эпопеи «В поисках утраченного времени».
Интервью брал Андрей Козырев.
