***
так тихо внутри что слова начинают сиять
ты новым придешь – а огонь продолжает гореть
я весь продолжение спора я слово на «ядь»
свое продолжение тела как вечер и смерть
гранат разлетелся на райские атомы – бух! –
ты умер а свет бесконечен стоит у двери
ничто не вернется собой полюбил и потух
сижу и с огнем говорю говоришь говори
так просто на райской земле отзвеневших понтов
прислушайся
голос впервые без верхнего «ля»
я первым войду в эту воду и к смерти готов
гармония
вечер до взрыва
сплошная земля
***
Вспыхнет голос – и мертвый сосед в перелетном огне,
как при жизни ходил, так и ходит, занозист, внепланов,
– Не пиши, – говорит, – никогда мемуар обо мне,
это будут китайские тени, георгий иванов,
минометного ангела пенье во рту, слова для, –
– шарит комнату всю, – дай-ка память сожгу, где же спичка,
на четыре – сгорит голубая твоя неземля,
на шестой – полетит миноносица, смерть, невеличка,
это будет нерайская блажь, перелетный распил,
свет нептичий, тыдымский, ночной перченковой,
лучше то, как ходил, как мешал, как пластинки крутил,
как бесяво сидел до утра в общежитской столовой,
слышишь, брат, лучше сердце-монтаж, соловей речевой,
ближе джойсу и сну, ближе времени в продыхах дыма,
все о нем и о нем, обо мне ничего, ничего, –
– повторяет, как бред, – нелюбим, нелюбим, нелюбима,
нелюбима моя, нелюбимо мое,
– повторяет, смеясь, беспилотно, и неба не видно, –
– я теперь высота, алфавит без ненужного «е»,
без ненужного «б» так беспамятно и алфавитно,
испытатель опавшей беды, подожженного «нет»,
речь огню-человеду, пчела с огневым неиначем, –
– обнимаю, из мертвой руки возвращаю билет,
безбилетно в обнимку стоим, и хохочем, и плачем.
***
Тишина приходит – речной и вечной
ивовою дудочкой напрямик:
так в лице уснувшего безупречном –
дивный свет упрека на краткий миг
пробегает – ужасом дна бликуя,
мимо, по цикадным его чертам, –
и молочной рана звенит рекою,
и ночным путем – незаживший шрам.
Перейти, качнувшись, по шпалам голым
«не о том», бездонное, как вода, –
с побелевшим – в небо – лицом-глаголом,
и Тебя – на той стороне стыда –
встретить – отпуская, покуда видно
в прорывные бреши Твоих небес, –
время, рассеченное пуповиной
на Тебя и простое «без»;
чтобы – в беззащитном, зелено-синем
позывные непереплытых «нет»
различить – и будущему с усильем
свет простить, отраженный свет
***
Мать убитого сына три ночи ждала и три дня,
а заснула – и слышит сквозь треск фронтовой,
как с чужой стороны возвращается голос родной:
– Я не видел тебя так давно, что замерзла вода,
стали волосы снегом, а сердце – броней ледяной,
и со дна опустевших глазниц восстает тишина,
с каждым боем часов превращаясь в бессмысленный вой.
Говори же со мной на одном языке, как тогда,
говори, говори же со мной.
То не стрекот в моей голове, не часы на руке;
как расстался с тобой, то не пули свистят надо мной,
то стучит моя смерть от тебя вдалеке,
не считая отныне ни пульс мой, ни быт мой иной.
Мне осталось так много в моей безлимитной стране,
говори, не считая минут, говори же со мной,
говори, говори же со мной.
Говорит ему мать:
– Уходи, ты на что мне такой,
я три ночи ждала – все встречала вдали поезда,
я три дня не спала – выходила на берег морской,
и меня в свой степной хоровод вовлекала беда,
танцевала со мной и кружилась легко надо мной.
Так сроднились мы с ней, что ее не отдам никогда;
уходи, я не знаю тебя, ты на что мне такой,
уходи, ты на что мне такой.
– Уходи, ты на что мне такой,
я три ночи ждала – все встречала вдали поезда,
я три дня не спала – выходила на берег морской,
и меня в свой степной хоровод вовлекала беда,
танцевала со мной и кружилась легко надо мной.
Так сроднились мы с ней, что ее не отдам никогда;
уходи, я не знаю тебя, ты на что мне такой,
уходи, ты на что мне такой.
Мне под каменной маской беды хорошо, как в раю;
до виска не дошедшая пуля – танцую легко;
как лицо, искаженное горем, – свечусь и пою,
тосковать разучившись о тех, кто давным-далеко,
о нашедших дорогу свою.
Стала песней сама – и ни сердцу теперь, ни уму,
стала облаком смерти – и таю в дыму фронтовом,
вырубая пластиночный шорох движеньем одним;
свет мой горем теперь осиян, – вот и каюсь ему,
слышу, слышу, зовет, – вот и плачу ему об одном,
умираю легко перед ним.
***
Лес горит – прозрачным ли, золотым,
царь в отлучке – дачи ли, отпуска, –
человек сам себе нареченный дым
с торфяною музыкой у виска;
сам простреленный дерева тихий ствол,
танатос и хронос полупобед;
он искал дорогу – и не нашел,
он хотел сегодня вернуть билет,
но над кассой вновь – невозврата знак,
хоть лети в астрал, хоть под землю лезь;
неприметный гость, постоять вот так,
на ветру докурить, потушить вот здесь;
как звезда во лбу – подступает ночь,
на окне табличка – ветшает речь,
повторяя сквозь дым: никому помочь,
никого вернуть, никогда сберечь.
***
что-нибудь легкое вроде распада
в руки возьми, только плакать не надо
солнечный мальчик пройдет к январю
черное небо в его сердцевине
взяв поверти как моленье о сыне
и не на нем говоришь говорю
слово падежный сошедший с ума
колокол-колокол музыка-тьма
эта зима повертела, накрыла
скрылись во тьме мариэтта, людмила –
сердцем земным не пускавшие ад
колокол-колокол время назад
речь на разломе дрожит лепестково
(елки ревет – в утешенье такого
что бы сказать, отводящее слово? –
слышишь поехали по небу брат)
пленка в зазоре расходится с гущей
голос не есть к овоенью зовущий
колокол тьмущий не есть иван-чай
в праздничной речи ночных живодерен
свет сотворим осязаем проворен
слышишь молчи отвечай
***
Так страшно у себя в груди,
Как будто Мишу бьют
– Скорее, Кира, подойди,
Быстрей, тут Мишу бьют
– Борис, во глубине груди
Другой другому – брут
– Господь, поближе подойди,
Ты плохо ловишь тут
Поближе, говорю, померк,
Но не свети в меня
Возьми из памяти четверг
Невыходного дня
Пусть ярче на губах кровит
Некалендарный свет
Слова срастутся в алфавит
Без неродного «z»
– Мы райский ветер над травой
Ручной облакомер
Гранат над бедной головой
Ребенка с ОКР
Где весь его подводный слух
И весь подземный газ
Поют мы белый свет потух
Мы утро белый свет потух
Не трогай нас
***
сохрани его, дерево сна, отдохнувший труд,
в екэбэшной ночи – гетеронимом, клоном, гримом;
все – свобода, а есть ли, Ты есть ли, Ты есть ли тут,
нет, не маслом легчайшим – а грешным, большим и зримым;
все Ты слово, Ты речь, все Ты пепел или огонь,
снова голос из дыма – и вновь приглушенный пепел;
а давай по-простому, без тяжбы: спаси, не тронь,
как мужик с мужиком – чисто сделка: спросил – ответил,
я тебе, все тебе, я тебе… что Тебе тогда,
вновь соседей убить, апельсины свои и песни;
есть ли Ты, есть ли здесь, в этом дегте труда, труда;
если есть – на глазах появляйся, умри, воскресни,
в чистой саже лица, затаившего такт и лесть;
в том, что утром не вспомнит, – сойдешь охлажденным тоже;
так смертельно и празднично – есть ли Ты есть ли есть
так предгорно и стыдно – что выстрел не Твой ли Боже
в этом блуде и меде рождественской маеты
так вокруг никого лишь пришли-подмели-уплыли
затхлый ветер уносит соринку а Ты а Ты
и в башке огнестрельной во аде не Ты ли Ты ли
***
как будто сотворен из ничего,
проснувшийся – и сотворен как все –
растет отец из тела моего,
в цветочной железе,
весь шумный, из большого «если бы»,
домов неданных и небывших жен,
где поперек дыхательной трубы
сам-свет преображен,
и только сын торжественно неправ –
животной бездной, погрузневшим «вот», –
в аду листвы, где пухнущий жираф
и птица-полиглот,
в седьмом аду, где зверь, вскричавший «пап»,
и нож, вонзенный в плоть, –
валяй, преображай меня, я трап,
комочек и Господь,
так самолетен, будто вся земля,
себя прервав, горящий перегной, –
когда же ты, рожденный ада для,
весь почерневший мной,
взяв за руку, оставлен, как черта,
не верь глазам моим, –
за удочкой бессовестного рта,
где свет преодолим.
мемориал
за смехом поминальной тьмы не слышно медленного «мы»,
за перезвоном ложек, вилок зовут обида и затылок,
вертясь на речевом огне:
– я пепел твой, ложись ко мне,
я недотепа с верхних полок, мой дымный путь коряв и долог,
приснюсь тебе поверх земли, к тебе на стол большое «пли»,
язык отрезанный введенский, лишенный голос полудетский,
языковая колбаса, смотри меня во все глаза:
так детство в неотмытой раме дрожит, сцепившись языками,
и вновь – сыновье уру-ру; бери меня в свою игру,
в нестрашный снег, в огромный ящик, роди мне голос говорящий
тридцатых лет, отбитых мест, – и кто с лица сегодня ест –
за вставший в горле пепел слова – нальет – икнет – опустит снова
Об авторе: Борис Кутенков – поэт, литературный критик, культуртрегер, обозреватель, редактор отдела критики и публицистики журнала «Формаслов». Родился и живет в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького (2011), учился в аспирантуре. Критические статьи публиковались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и мн. др., а стихи – в «Волге», «Урале», «Интерпоэзии» и мн. др. Колумнист портала «Год литературы». Организатор литературно-критического проекта «Полет разборов», посвященного современной поэзии и ежемесячно проходящего на московских площадках.
Комментариев нет:
Отправить комментарий