Ирина Кабачкова. Время такое. Стихотворения

ВРЕМЯ ТАКОЕ

Стихотворения

ВРЕМЯ ТАКОЕ

Время – июльский дождь – щенячьей лопочущей полосой.
Мир промокает, торопится – люди, вещи.
Взглянешь украдкой в измученное лицо. –
Крепко обнять останется, по-человечьи.
Дообнажается правда, судьба, душа.
Хлещут глаголы из облака, из аорты.
Выбор – по горлу – заточкою: здесь или там? – решай –
блиндаж, соцсети, трибуна, госпиталя, аэропорты?
В этот окоп или в тот? – Только в окоп.
Дрязг артдуэлей. – Доходит до рукопашной.
Ангел в разбитой церкви неба нахмурит лоб. –
Немо оплакивает или целует страшно?
Может быть, умер, хотя вроде пока что цел?
Может, в сложившемся замурован подъезде?
То ли тебя, то ли ты рассматриваешь в прицел,
то ли на Бали вместе с семьей ездишь?
Время такое. Время про то и то.
Сплошь цифровое, только журавлик – бумажный.
Где-то под небом с ним залипаешь в века бетон.
Но понимаешь: и небо – очередной гаджет.
Гаже и гаже. Боже, коуч, сержант,
дайте мне сил. Дайте. Лепо, нелепо. –
Жить бы и дальше, не знать – заедает ржа,
рубка и лепка людей. Рубка и лепка.
Едешь? – в чужую страну, за ленточку – мотострелком ?
Дядя – под Белгородом, в Одессе – мама, братья – в Донецке.
Время – июльский дождь – по лицам родным – босиком. –
Белокуро. С глазенками васильковыми. Детскими.
Знаю, и у тебя колется, жжется, горит.
Знаю, до смертного часа всех не оставит в покое.
А потому нет смысла, оправдываясь, говорить:
Время такое.

ЛЕНТЫ

Машина катит мимо пляжей. Крым
сминает солнца перекати-поле.
Свивает память стелющийся дым
ленивых лент надмирного покоя –

не самолетов – буйных конских кос.
Гремя грозой, сминают пустошь кони.
(Пока расшифровать не удалось –
карандашом оставлю на картоне

безумный бег. Куда плывет орда
над степью между профилей курганов?
Срывается лохматая звезда,
чтоб выжечь мир по окрику кагана,

который превращается в песок…
Летят в ущелье от экскурсовода
слова и тропы.
Кто был бес? Кто бог? –
Уже не скажут юные народы.

Оплаканное, что погребено,
недопонять, недострадать в Крещальне
Владимировой.
Цикада раскрывает надо мной
свод неба в летнем выцветшем молчанье.

Целуя бесконечный край земли,
воткну закладку в соль и зыбь момента.
До шелка жаром гладят ковыли,
обесконечив палец Фиолента.

И рвут его на части об утес,
белеющий в морской безмерной сини.
То воет ветер в камышах, как пес,
по всем костям и сверженным богиням,

мелеющим в торжественной пыли,
то потревожит нежно археолог.
Отходит остров, пароходик.
Долог
день – пожелтевшей рукописи лист,

прижавшийся к обугленной земле,
татарину покорной, скифу, готу… –
Здесь грызли землю, чтоб Мангул-Кале
назвал злосчастным вновь пришедший кто-то

из глубины степей нести мечом
свои законы, добывая славу
своим кумирам, злато и почет,
в крови омыть, едва создав, державу.

И вновь, и вновь несет людей волна,
кипит война в точеных бухтах Крыма,
тоскливой болью поднимая нас.
Вновь будущее неопределимо.

Ступаю по истоптанным камням.
Присаживаюсь сбоку. Глажу плиты.
Две ленты самолетов – две молитвы –
плывут сквозь вечность, услыхать меня.

ИЮЛЕВО

Лета карамелина звонка.
Белогриво облака щека
выпирает над макушкой сада
возле дома. – Там и тропки нет.
Солнца зыбка плещется на дне.
Лютня в головах. – В ногах цикада.

Лазурит завернут в рукава.
В узелки завязаны слова.
Высыхают росы частью речи.
Полдень держит тень на поводке.
Рябь по шелку вышита никем,
кто бы оказался опредмечен.

Разрастает горизонт страна.
Заплывают жаром имена.
Потекут дела трудом и воском.
В междометьях луговой возни
бабочки распархивают дни,
чтоб мгновенно жить. Легко и просто.

С мака на аир перелетать. –
Не загадывать, не причитать.
А уже немало сухостоя.
Сыплется, ломая сон, ранет.
И распластан сокол в вышине
стрекозиным выцветшим покоем.

МИТРИДАТОВЫ КОШЕЛЬКИ

Правда то слишком низменна, то высока.
Коршун гранит безбрежье лазурной реки.
Выше – слова – перистые облака.
Рощу зовут Митридатовы Кошельки.
Статер, тетартеморий, медный обол
Корни дубов толкают из жадной земли.
Листья молитвенно шепчутся над тобой.
Ветер виски белит и ковыли,
Соль запекает горькую на губах,
Сны на курганах выжженых шевеля.
Чья-то судьба заблудилась в гордых дубах?
Чьи-то монеты не хочет хранить земля,
Скрывшая правды столько и столько лжи,
Сколько сумел доверить ей человек?
Если кошель зарыл, жить хотел. Жить!
Если оставил – короток был век. –
Ночи короче степи сулит июнь,
День напоив травами допьяна.
Пали владельцы монет в давнем бою.
Пишет луна странные имена,
Косу лениво моет в темном зрачке.
Слава хрупка, как выветренный известняк.
Песни на непонятном реке языке
Волны толкают ласковые в меня:
Завтра в последний бой пойдешь за царя…
Спрячь под корнями дуба свой кизикин…
Видишь, там, на востоке, алеет заря…
Белит горячий ветер солдатам виски…

ДОЖДЬ В КЕРЧИ

В Героевке героев нет и мест
на пляжах. Тишина звенит окрест.
И степь лучится. Сквозь прибой кузнечик
в ракушечник закинул горсть монет,
обгладывая сбоку континент
до острова, что серебристо-вечен
в июнь. – Такой… – не страшно умирать.
Зной вечера сгущается в мистраль,
бессмертником свивая вялый воздух.
Ковыль склонился, волны домолчав.
Течет луны усталая свеча.
А кони света напрягают ноздри. –
И вдруг одним рывком летят в провал.
Многоэтажек жмутся острова
к реке, уставшей гнать машины с трассы.
Загустевают тени у воды…
Цари, солдаты, боги… сизый дым.
Песок мешает пули, стрелы, асы.
Клубятся в косах ливня голоса.
Смерч над проливом.
Только б записать. –
Истории размыты сны и бреши.
Бреду среди курганов, рву траву
И говорю себе: «А я живу!» –
Промокшей, совершенно одуревшей.
Накрыла тени павших длань моста.
Строитель каску в зыбь подкинул, встав
на кромке недописанной страницы.
Гроза набухла гроздью. Виноград
жмет рваный ветер, остужая сад.
И заставляет небо торопиться,
меняет быль и небыль, низ и верх.
Курлычет ливень, бьет крылом, как стерх.
Край тучи. Ближе. Тяжелей. Условней.
Хлопки, хлопки закрытых в спешке рам.
Струя толкнула мятый бок ведра,
неся надежду в зев каменоломни,
Аджимушкай оплакав и крестив,
стекает по локтям и ступням ив
в припудренные пылью чашки маков.
Тебя пронзает взглядом Митридат.
Неспешно пьет из кубка черный яд.
Шлем надевает – и идет в атаку.

ПОЛДЕНЬ

Кресты истерты, смыты образки,
распались ладанки, порастерялись мощи,
завяли розы, высохли плевки.
И тени нет Христа в масличной роще.

Ни тени. Полдень. Сякнет сток. Акмэ.
Деревья стары. Не приносят ягод.
Взыскуя, молишь… нет, не перемен –
дыханья ветра на щеке хотя бы.

Но сложен ты. Твой мир дособран весь.
Поставлен солнца шар последним паззлом
отныне присно и вовеки днесь. –
Поймешь. Не сразу.

Об авторе: Ирина Кабачкова – поэт, филолог. Автор двух книг стихов, печаталась в различных изданиях, альманахах. Победитель конкурсов поэзии им. Рождественского, «Мой Сочи» (дважды). Полуфиналист «Золото русской литературы» (на финал не поехала), специальный приз клуба поэтов в кубке поэтов, шорт- и лонг-листы многих поэтических конкурсов («45-я Параллель», «Интерра», Волошинский и др.). Судья ряда поэтических конкурсов (таких, как «Перископ»), глава литературной лаборатории «Слово» в Сочи.